Каждый месяц в Образовательном центре «Сириус» проходят программы по музыкально-исполнительскому искусству. Помимо специализации и мастер-классов от музыкантов в расписание участников входят теоретические дисциплины. Зачем они нужны и почему музыка – это тоже наука рассказала кандидат искусствоведения, доцент Московской государственной консерватории имени П.И. Чайковского Елена Двоскина.
– Что такое для ученика музыкальной школы побывать в «Сириусе»?
– Мне кажется, что «Сириус» – это возможность для ученика музыкальной школы окунуться в профессиональное сообщество. Здесь преподает профессура консерваторий, есть возможность перефокусировать свою оптику и пообщаться с состоявшимися музыкантами, иначе взглянуть на то, чем ты занимаешься. «Сириус» может изменить взгляд человека на свое дело, дает возможность познакомиться с единомышленниками и сверстниками
– Как проходят занятия по теории музыки в «Сириусе»?
– Работа в «Сириусе» – это всегда погружение в нестандартную ситуацию. Понятно, что я приезжаю с планами и наработками, но все решается в первые пять минут урока, когда я вижу ребят. Ведь в одной большой группе собираются музыканты разных возрастов, разных классов и разных учебных заведений. Невозможно идти по принципу традиционных академических заданий. Надо придумывать формы работы, приемлемые для всех.
Можно взять какую-нибудь тему, которую в школе порой не успевают обсудить. Например, я обожаю историю нотации. Почему нотных строк пять? Откуда взялись ключи? Как, почему и что именно фиксировалось в музыке разных эпох? Ответы на эти вопросы показывают, как по-разному воспринималась музыка в разные времена, как по-разному был настроен слух музыкантов разных эпох.
Можно попробовать «поиграть» с музыкальным диктантом. Если давать его как обычно, когда я играю, а дети пишут, то это зачастую похоже на стенографию. А можно потренировать память: я играю диктант, скажем, раз пять подряд, и за это время надо попытаться удержать мелодию в уме и записать всю подряд после последнего проигрывания. Тогда она воспринимается не отдельными нотами, а музыкальными фразами и оборотами.
– Бывает ли, что юные музыканты не понимают необходимость таких теоретических дисциплин, как сольфеджио, и не уделяют им внимание?
– Я думаю, что это проблема контакта с учителем и целеполагания. Стараюсь строить общение так, чтобы человек со мной рядом не терял ощущения того, что мы занимаемся музыкой, чтобы он видел связь с ней, понимал, что это особый вид музицирования, и ощущал свой прогресс.
– В «Сириусе» теория музыки представлена сольфеджио и историей музыкального искусства. Что в таком случае включают в себя занятия по сольфеджио?
– Когда мы говорим о сольфеджио, необходимо развести его на две составляющие: развитие слуховых навыков и элементарная теория музыки как объяснение музыкальной грамматики. По сравнению с теорией, сольфеджио более прикладное занятие, которое помогает приобретать конкретные навыки. Оно приучает слух к тем или иным элементам музыкального языка, чтобы воспринимать музыку не как набор звуков, а членораздельную музыкальную речь.
То есть сольфеджио это тренинг, на котором ученики слушают и поют, а теория музыки – дисциплина, где объясняют и понимают. Одно от другого отделить полностью невозможно. Ведь вы не просто поете, а воспроизводите музыкальную речь, обладающую определенной структурой. А для этого нужно объяснить, какие бывают интервалы, как устроены аккорды и т.д. Поэтому предмет сольфеджио включает в себя представление о теории, но не сводится только к ней.
– Музыкальное образование начинается очень рано и объяснить такую сложную систему маленькому ребенку непросто. С чего начинается сольфеджио?
– Начало сольфеджио связано с попыткой человека воспроизвести услышанное. Что-то прозвучало, что человек запомнил или не совсем запомнил и пытается это спеть или сыграть. Само слово сольфеджио происходит от слово «сольмизация» – это очень старая техника, которая подразумевает разложение голосом звукового потока на звуковые единицы как ступеньки и установление отношений между этими ступеньками: где они шире, а где они уже.
Вы слышите музыкальное произведение и воспринимаете его либо как сплошной поток звуков, либо как многоуровневый, сложноорганизованный организм. Древние греки говорили об экмелике (нечто похожее на завывание без границ) и эммелике (хождением по звуковым ступенькам вверх и вниз, музыкальное артикулирование). Когда ребенок начинает заниматься сольфеджио, он знает, что музыкальные звуки расположены по ступеням с четким переходом между ними.
– Какой следующий этап обучения?
– Параллельно с обучением навыкам идет обучение понятиям и терминологическому аппарату, который помогает эти навыки обозначить, назвать их. Если при прослушивании музыки вы воспринимаете ее как что-то осмысленное, а не как набор беспорядочных звуков, это уже значит, что вы бессознательно схватываете систему связей неких элементов между собой. И в конечном счете цель теоретика в том, чтобы эту систему понять и выявить. Но любой профессиональный музыкант – не только теоретик - должен знать то поле, в котором он работает. Иначе он не будет полноценно владеть своим делом.
– Получается, что музыкальное искусство можно сравнить с научными дисциплинами?
– Метафорически выражаясь, можно сказать, что музыка – это организм, а теория музыки – словно бы биология, наука о законах существования этого организма. Организм представляет собой систему взаимодействующих элементов.
Тогда теоретик музыкального искусства – это биолог, который старается понять законы создания мира, взаимосвязей мировых явлений. В качестве миров здесь выступают различные музыкальные стили, у каждого из которых есть свои законы, регулирующие их существование. И все музыкально-теоретические дисциплины (элементарная теория, гармония, музыкальная форма) изучают законы этих миров.
– Насколько сегодня изучена музыкальная научная дисциплина?
– Постижение элементов гениальной музыки и законов их связывающих - процесс бесконечный. Но это невероятно захватывающе, потому что чем больше вы понимаете, тем чище конденсат гениальности, который вы не можете объяснить. Не надо бояться «поверить алгеброй гармонию», «засушить музыку» анализом, потому что чистого удовольствия при хорошем понимании больше, а не меньше. Если вы, разбирая музыку, приходите к бездушной, ничего не объясняющей схеме, значит, вы что-то не поняли.
– Как вы стали теоретиком музыкального искусства?
– Я училась в ЦМШ на фортепианном отделении. Однако мне всегда было интереснее узнавать больше разной музыки и обсуждать ее, чем долго учить какую-то вещь и сыграть ее на концерте. У меня было любопытство, но не было никаких артистических амбиций. Они появились позже, когда я стала работать с учениками в классе.
Был период, когда наше дело было в упадке – это чувствовалось по потоку поступающих: их было немного и они были достаточно слабыми. Обидно, так как уровень преподавания дисциплин был очень высоким, такие замечательные музыканты стали работать. Но последние несколько лет я вижу новую волну интереса к нашему делу, и она связана с расширением общего интереса к музыке, потому что есть запрос в обществе.
Мне кажется, что сейчас происходит гуманитарный ренессанс. Я ощущаю серьезный запрос на гуманитарные знания – потому что сейчас особенно сильна потребность в установлении связей между людьми. А ведь если представить себе конечный смысл нашей работы – это именно сближение людей на почве общего понимания ценностей. И успешность гуманитария – успешность даже в самом прикладном смысле слова - измеряется способностью передать людям те ценности, о которых они могли не знать, но которые их будут объединять, а не разделять.
– По вашему мнению, почему представителям молодого поколения нужно развивать теорию музыки?
– Я думаю, у музыкального теоретика сейчас две главные, связанные друг с другом цели: более глубокое понятие законов устройства музыки, через которые можно постигать единство музыкоустройства разных эпох, и просветительская деятельность. Музыка ведь едва ли не самое герметичное искусство, она невербальна, она беспредметна – и многие просто боятся к ней подступиться. Поэтому перед молодыми музыкантами стоит задача научиться открывать музыку и тем, кто ее боится, кто еще не пришел к ней.
